КУРСКИЕ НАРОДНЫЕ МСТИТЕЛИ.
Семья Демьяновых.
Интерес ко всему, что связано с Великой Отечественной войной 1941-1945 годов, преклонение перед теми, кто мужественно сражался с врагами нашей Родины и беззаветно её защищал, были и остаются огромными. Ведь всё героическое, совершенное во имя Родины, обладает громадной притягательной силой, является образцом служения Отчизне для целых поколений.
Теперь, когда прошло более шести десятилетий со дня Победы над гитлеровской Германией, россиянам ещё более отчетливо представляется историческое значение разгрома фашизма, масштаб и размах происходившей битвы.
В Великой Отечественной войне сражались не только Вооруженные Силы Советского государства в лице его доблестной армии.
В разгроме немецко-фашистских войск важную роль сыграла также борьба советских патриотов в тылу врага. Повсюду, где ступала нога оккупантов, разгоралось пламя всенародной борьбы.
Оккупация территории Михайловского (ныне Железногорского) района длилась 17 месяцев, а «новый порядок» гитлеровцев фактически не утвердился ни на один день. Нет меры, которой можно было бы определить мужество советских людей, сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками. Бессилие мстительно. И средство устрашения у него одно – террор и насилие. На территории нашего района фашисты полностью или частично сожгли и разрушили населенные пункты: Веретенино, Погорелый, Опажье, Бугры, Комарой, Рясник, Новая Жизнь, Медовой, Георгиевский, Михайловский, Толченово, Студенок, Чистое, Звезда. Ни с чем не сравнимы и человеческие жертвы. Гитлеровцы убили и замучили 624 мирных жителя михайловской земли.
Глубокую скорбь вызывает в сердцах людей память о трагедии поселка Большой Дуб, в котором 17 октября 1942 года каратели расстреляли и сожгли 44 человека; о трагедии поселка Холстинка, в котором 19 октября того же года было заживо сожжено 75 человек.
И все же, несмотря на необузданный террор и садистскую жестокость, гитлеровцы не смогли сломить волю советских людей к сопротивлению.
Героическими делами прославила себя созданная 18 августа 1942 года Первая Курская партизанская бригада и входившие в неё Михайловский, Дмитровский, Троснянский, Кавалерийский партизанские отряды и отряд имени Железняка. Основными задачами курских партизан являлись: диверсионная деятельность на коммуникациях и военных объектах противника; постоянное ведение разведки вражеского тыла; налеты на небольшие по численности гарнизоны и отдельные подразделения вражеских войск.
На заключительном этапе боевой деятельности, в марте 1943 года, курские партизаны совместно с наступающими частями Воронежского и Брянского фронтов приняли участие в освобождении территории Курской области от немецко-фашистских захватчиков.
За время существования Первой Курской партизанской бригады народные мстители уничтожили 115 эшелонов, 2211 вагонов (391 - с живой силой противника, 489 - с боеприпасами, 274 – с продовольствием), взорвали 43 км. железнодорожного полотна, разбили станцию Дерюгтно, убили 12492 фашиста, уничтожили 23 танка, 118 автомашин, 53 орудия, 5 самолетов, 8 складов, 17 маслозаводов, 42 гарнизона, 7 волостных управлений. В горниле войны погибло 356 бойцов Первой Курской партизанской бригады. 1500 курских партизан за проявленные мужество и героизм были удостоены орденов и медалей СССР.
Люди вступали в партизанские отряды целыми семьями. В их числе Дикановы, Кулаковы, Азаровы, Шахановы, Шаровы, Суворовы, Пастуховы и другие.
Бойцами Михайловского партизанского отряда были и жители д. Громашовка, супруги Василий Павлович и Александра Васильевна Демьяновы.
Василий Павлович родился 5 ноября 1914 года в д.Путчино Фатежского района в бедной крестьянской семье. Окончил три класса церковно-приходской школы. Будучи в 30-е годы на заработках в г.Славянске Донецкой области, познакомился со своей будущей женой – уроженкой д.Громашовка Михайловского района Шурочкой Кичигиной. Молодые люди полюбили друг друга и поженились. Жить и вести хозяйство молодая пара решила в родной деревне жены. До войны Василий Павлович работал завхозом в детском доме слободы Михайловка. Когда 
началась война, детей было решено эвакуировать в Алма–Ату.
По рекомендации брата жены – Кичигина Ивана Васильевича (6.11.1914г. – 3.02.1981г.), секретаря комсомольской организации Михайловского партизанского отряда – Демьянов В.П. с января 1942 года становится партизаном Михайловского отряда. Вместе с ним ушла в отряд и верная супруга, да не одна, а с тремя детьми – подростком Юрием и малолетними Виктором и Оксаной. Александра Васильевна и Юрий находились в распоряжении командира хозвзвода отряда: носили воду, стирали одежду, помогали поварам и хлебопекам, ухаживали за ранеными и больными, рыли и обустраивали землянки, присматривали за лошадьми, а в случае необходимости стояли на посту и подменяли уставших дозорных. Александра Васильевна была удостоена ордена Отечественной войны II степени и медали «За боевые заслуги», а в мирное время – медали «Медаль материнства» 2-й степени как женщина, родившая и воспитавшая пятерых детей.
Василий Павлович участвовал во многих боевых операциях. Героизм этого незаурядного человека был отмечен орденом Отечественной войны I степени. После расформирования Первой Курской партизанской бригады в марте 1943 года он был мобилизован в армию. Осенью того же года в одном из боев рядовой Демьянов был ранен навылет в ногу и комиссован по решению врачей (хромота сохранялась до конца дней). На этом война для него закончилась, и началась адски тяжелая работа в родной деревне по восстановлению и подъему разрушенного сельского хозяйства.
Шли годы, таяло здоровье, уже не хватало сил вести хозяйство и содержать подворье, и в 1967 году супруги Демьяновы переехали к старшим детям в Полтаву. Но родные края снились по ночам, манили курские леса и поля, и через восемь лет Василий Павлович и Александра Васильевна приехали в Железногорск. Василий Павлович устроился рабочим в ЖКО МГОКа, оттуда и ушел по возрасту на заслуженный отдых. По достижении 55 лет вышла на пенсию и Александра Васильевна.
Годы и болезни брали своё, и в 90-е годы старики переехали в Курск к дочери Эмилии. Василий Павлович скончался там 15 июля 1991 года, а через три года, 27 ноября 1994 года, отошла в мир иной и Александра Васильевна. Они завещали похоронить себя на кладбище д.Рышково, рядом с матерью Александры Васильевны – Кичигиной Еленой Евстафьевной (1879-1953гг.) – партизанской связной в годы войны.
Материалы об этой семье народных мстителей хранятся с 1977 года в музее – заповеднике «Большой Дуб» - с момента его открытия как музея Партизанской Славы.
Дети не посрамили честь родителей. Юрий Васильевич, 1932 года рождения, после окончания в 1951 году Курского суворовского училища связал свою жизнь с армией, вышел в отставку в звании старшего лейтенанта. Проживап на Украине, в Полтаве. Скончался 11 июля 2009 года.
В Полтаве живет и Оксана Васильевна, в сентябре 2009 года ей исполнится 69 лет. Четыре десятилетия она проработала учителем математики. В 1998 году вышла на пенсию.
Эмилия Васильевна, родившаяся в марте 1943 года, после окончания Курского медучилища 35 лет проработала медсестрой. С 1996 года – на пенсии, инвалид 2-й группы, живет в г.Курске.
Самый младший, Геннадий Васильевич (родился 1.01.1945г.) живет в Санкт-Петербурге. Более 30 лет он прослужил инженером в ВВС, майор в отставке, но продолжает трудиться на гражданке, помогает стать на ноги сыновьям Виктору и Кириллу.
Второму по старшинству из детей Василия Павловича и Александры Васильевны – сыну Виктору Васильевичу первого августа 2009 года исполнился бы 71 год, но коварный инфаркт оборвал его жизнь в апреле 1983 года. Виктор Васильевич в своё время окончил Высшую школу КГБ имени Дзержинского (ныне Академия ФСБ), служил начальником разведотдела пограничного отряда в г.Бикин на Дальнем Востоке, майор. По просьбе родителей его прах был перевезен и погребен на воинском кладбище «Россошенцы» г.Полтавы. Вдова Виктора Васильевича Нина Михайловна и сын Максим живут в г.Химки Московской области, другой сын - Роман – в Москве. У них мирные, не связанные с армией профессии.
Геннадий Васильевич Демьянов прислал в музей – заповедник «Большой Дуб» воспоминания своего старшего брата Юрия, с которыми мы хотели бы поделиться:
«Были времена, когда возможность рассказывать о событиях Великой Отечественной войны
1941-1945 годов считалась прерогативой ученых-историков и военачальников, когда так называемая «окопная правда» презрительно именовалась «кочкой зрения», когда партизан оскорбительно называли «кустарниками». Давно они ушли в прошлое, как и отшумевшие споры на эту тему.
Миллионы людей, воевавшие в регулярной армии и в партизанских отрядах, в подполье, не были безликой массой. У каждого человека военного поколения своя судьба, свои испытания и лишения, свой жизненный опыт. И только при сложении различных взглядов и точек зрения, можно представить подлинный облик минувших событий.
Итак, начало войны. Не претендуя на истину в последней инстанции, хочу рассказать, как это было здесь, в моей родной деревне Громашовке, по воспоминаниям моего старшего брата Юрия, который вместе с родителями, родным дядей, братом Виктором и старшей сестрой Оксаной находились во время войны в Михайловском партизанском отряде.
Семья наша перед войной состояла из девяти человек: отец Демьянов Василий Павлович, 1914 года рождения, уроженец деревни Путчино Фатежского района, мама Демьянова (в девичестве Кичигина) Александра Васильевна, 1910 года рождения, бабушка Кичигина Елена Евстафьевна, 1879 года рождения, дядя (родной брат мамы) Кичигин Иван Васильевич, 1914 года рождения, тети (родные сестры мамы): Кичигина Мария Васильевна, 1922 года рождения и Кичигина Нина Васильевна, 1926 года рождения, (все – уроженцы села Гладкое Михайловского района), старший брат Юрий, 1932 года рождения, брат Виктор, 1938 года рождения, сестра Оксана 1940 года рождения – уроженцы деревни Громашовка, и жила на Хуторе в хате у Гулякинского колодца, знаменитого своей кристально чистой, вкусной, холодной водой и журавлем.
Сама деревня Громашовка, как, впрочем, и сейчас, состояла из четырех улиц с собственными названиями: Хутор, растянувшийся от Первого Заказника до Ваниного ручья вдоль большака – грунтовой дороги от слободы Михайловки до Линца, далее на Дмитриев, Жданово, Фатеж, Курск; Деревня, расположенная вдоль Ваниного ручья, впадающего в реку Усожа; Кочубеевка, также расположенная вдоль большака за Ваниным ручьем в сторону Линца; Ломакино, расположенное вдоль реки Усожа в сторону села Рышково.
Отец работал завхозом в детском доме в слободе Михайловка, мама с сестрой Ниной, которой в то время шел 16-й год, работали в колхозе имени Ворошилова. В колхозе в основном работали женщины, старики, дети. Надо было убирать урожай, поэтому работали от зари до зари, заменяя ушедших на фронт, при этом добровольно отчисляли скудные свои сбережения в фонд обороны страны, работая бесплатно, то есть на зарплату получали облигации и сдавали их в фонд обороны. Дядя Ваня работал в Михайловском райкоме комсомола вторым секретарем. Тетя Маша после окончания медицинского училища в городе Мценске была направлена на работу на Дальний Восток, где застала её война и где она в составе действующей армии как медицинский работник участвовала в боевых действиях против Квантунской армии Японии.
После объявления войны все взрослое мужское население Громашовки было призвано на строительство военного аэродрома в селе Карманово. Через 3-4 дня мужчины вернулись в деревню, и все, кто подлежал мобилизации, были призваны в Красную Армию. Отец вернулся на работу в детский дом в Михайловку, так как он был «белобилетником» по состоянию здоровья и не подлежал призыву.
Помню, как через нашу деревню прогоняли на Восток скот из других районов и областей и шли беженцы. А вскоре подошел черед когда стали угонять коров и лошадей из нашего колхоза. Стали эвакуироваться на Восток госучреждения слободы Михайловка, в том числе и детский дом. Отец сопровождал детей до Курска, но в город Алма-Ата, куда отправлялся детдом, не поехал, а вернулся к своей большой семье в Громашовку.
Дядя Ваня, как я узнал гораздо позже, был оставлен для работы в тылу врага как работник райкома комсомола, в составе истребительного батальона. Этот батальон был создан по постановлению бюро райкома партии и райисполкома для борьбы с парашютными десантами и диверсантами врага в прифронтовой полосе. Кроме оказания помощи армии, бойцы батальона, состоящие из добровольцев партийного и советского актива района, занимались охраной народно-хозяйственных предприятий и госучреждений, а также закладкой продовольственных баз для будущего партизанского отряда. Этот батальон и составил костяк Михайловского партизанского отряда.
В нашу деревню немцы пришли поздней осенью. Снега ещё не было, но морозы по ночам уже были. Первые немцы появились на трех подводах. Их было пять человек с винтовками, они остановились на Хуторе напротив нашей хаты. Постояв на дороге, поговорив между собой, они сели на подводы и поехали в сторону Рышково.
Спустя какое-то время, на Кочубеевке собралось собрание колхоза, где с подачи партизан выбрали старосту деревни – Матюху Хромого из Деревни. Пока шло собрание, кто-то прибежал из Деревни и сказал, что немцы в Карасевом саду и двигаются к Ручейку, забирают коров и лошадей.
Отец сказал мне: «Давай, сынок, иди домой, бери коня и тикай в лес». Что я и сделал. Прибежал домой, надел уздечку на коня, вывел его в сад, сел верхом и поскакал в Заказник. В это же время из Кочубеевки, Деревни нашего Хутора, другие ребята, такие же, как я малолетки, или на год-два постарше, уводили лошадей в лес. Сначала мы собрались в Заказнике, потом перебрались в Первый, а затем во Второй и Третий Галеевский лес. Старшим из всех ребят был Воротынцев Григорий, ныне покойный уже. В лесу нашли поляну, стреножили лошадей, сами собрались кружком и просидели почти до вечера в ожидании новостей из деревни. К концу дня появился Кузьма Никанорович Воротынцев, который принес целую краюху хлеба и кусок жареной гусятины. Все это разделили на всех ребят, а было нас человек десять-двенадцать. По кусочку всем досталось, перекусили. Кузьма Никанорович ушел обратно. Когда стемнело, Григорий сказал: «Ну что, ребята, давайте на лошадей и будем двигать к Первому Заказнику, посмотрим, что делается в деревне, а там видно будет». Мы сели на лошадей и поскакали в сторону деревни. Уже было темно. Подъехали к Первому Заказнику, остановились все и не знаем – двигаться в деревню или нет. В полной тишине в деревне изредка гавкали собаки, не было видно никакого света. Было решено послать кого-то из ребят на деревню, уже не помню кого, и через некоторое время разведчик из Ддревни вернулся и сообщил, что немцев в деревне уже нет. Решили пробираться каждый к себе домой, и я тоже поехал – огородом проехал в сад, к сараю, в саду привязал коня, а сам зашел в хату. Там сидели за столом отец и мать, на столе у них стояла посудина и нарезанные соты с медом. Я спросил: «Пап, немцы есть?» Отец ответил: «Нет, немцев в деревне нет. Они разграбили колхозную пасеку в Карасевом саду и убрались. Остатки пасеки разобрали колхозники – каждому понемногу досталось, давай, сынок, и ты причащайся».
Да, братишка, интересно знать, откуда у нас конь появился. Раньше, когда ещё было тепло, отец и другие мужчины, угоняли колхозный скот на Восток, по возвращении отец сказал: «У нас теперь временно будет лошадь». Было уже темно. Я спросил: «А откуда лошадь?» Отец ответил, что партизаны из Дмитриевского отряда скакали из города Дмитриева, загнали лошадей и поэтому трех оставили в Громашовке: одного – у нас, другого – у Щукина (Виктора Тихонова), третьего у Химичевых. Я спросил у отца: «Что это за лошадь, какой у неё внешний вид?», а он ответил – «Да как у царицы», а у царицы (по-уличному так звали Злунициных, живших на Деревне), была кобыленка – пегая, пузатая, некрасивая. А я мечтал, что у нас будет красивый конь, тем более, что отец сказал, что конь хороший и партизаны притом на нем ехали, а он сравнил его с царицынской пегой кобылкой. В душе я конечно был расстроен и не рад этому делу.
Все легли спать, а я не сплю, думаю, скорей бы утро, чтобы посмотреть на эту лошадь, что она собой представляет, но заснул, конечно.
Утреньком рано проснулся, ни слова не говоря, выбежал во двор, смотрю – в сарае стоит серый конь в яблоках. Такой красавец, что я не надеялся даже, что он будет таким красивым. Я быстренько вывел его из сарая за ворота, сел на него и поехал на Кузин ручей поить. Смотрю, Витька Тихонов тоже едет на серой лошади к ручью на водопой. Но у него лошадь была какая-то костлявая, некрасивая. Потом появился Шурка Химичев на вороном коне. Но то конь, конечно, красавец был. Еще красивей, чем наш: черный, как вороново крыло, стройный. Как говорится «от и до». Подъехали мы к ручью, поим коней, сидим верхом, разговариваем и гордимся, что у нас теперь есть такие кони и мы можем на них проехать верхом. Я вспомнил, что отец сказал: «Как у царицы лошадь». Думаю: «Э, отец надо мной подшутил, что сравнил такого красавца коня с такой неважной кобыленкой». Вот так, братец.
Проходит какое-то время, заботы крестьянские занимают каждого, каждый двор: как жить, как быть, что теперь будет с колхозом? Привыкли все к колхозному строю, к организации, а сейчас неразбериха. В слободе Михайловка была уже размещена немецкая комендатура, с гарнизоном из немцев и полицаев. Были полицаи в Жидеевке, в Рышково, были и у нас в Громашовке. Особенно злобствовал Шура Кутай, который жил на Хуторе за Химичевым ручьем.
Началась зима 1942 года. Выпал снег, пошли морозы. В одну из таких морозных ночей спал я на печке. Слышу, со стороны двора кто-то стучит в окно. Проснулись и бабушка с тетей Ниной, которые спали вместе со мной на печке. Мама с отцом спали в комнате. Они тоже услышали стук, встали, подошли к окну и с кем-то тихо разговаривают. Потом открыли дверь в сени, и в комнату кто-то вошел. Сели за стол и начали тихо беседовать. Я узнал голос дяди Вани. Где до этого он был, я не знаю. Свет не зажигали. Мамка захлдилась хлеб печь. Отец о чем-то шептался с дядей Ваней, а я, как ни прислушивался, ничего разобрать не мог. Перед рассветом дядя Ваня ушел. С рассветом, когда все попросыпались, мама меня подозвала и тихонько спросила: «Сынок, что ты слышал?». Я ответил, что слышал голос дяди Вани, но ничего не понял из его разговора. Мама говорит: «Сынок, кто бы тебя не спросил, ты ничего не видел и не слышал». Я сказал: «Хорошо, мама, я никому ничего не скажу». Так дядя Ваня приходил и уходил много раз. С ним уходил и отец. Однажды, он пришел с отцом и сказал, что они выводили из окружения наших солдат в обход немецких комендатур и полицайских постов на соединение с Красной Армией, и что за это командир колонны, которую он вел, подарил ему револьвер. Дядя Ваня показал мне револьвер, дал мне его подержать, чем я очень гордился, так как чувствовал себя при этом взрослым.
Приближалась весна 1942 года. Продукты у нас заканчивались. Картошки осталось совсем мало, хлеба чистого вообще забыли когда ели. Вернее, помнили, что ели белый хлеб, когда дядя Ваня, работая в Михайловке, иногда приносил буханку-другую. И это было для нас праздником.
На хозяйстве у нас, помню, были: корова – наша основная, как говорится, кормилица, несколько овец и куры. И конь еще был.
Весной все были в заботах о посеве огорода, где добывать продукты в период оккупации, что будет с землей. Огород посадишь, а кому урожай достанется?
Отец уже был в партизанском отряде. Когда приходил дядя Ваня, всех предупредили, чтобы не говорили, где он находится. Не знаем, где наш дядя Ваня. В том числе, если спросят немцы. Об отце придумали легенду, которую надо было говорить немцам, если спросят, что отец нас бросил, с нами больше не живет, а куда он ушел – никто не знает.
Наступил май месяц. Все были заняты посадкой картошки, которую ещё надо было найти. Но что делать? Если немцы придут, - говорили мама с дядей Ваней – то мамка должна уйти и ни в коем случае не попасть в руки немцев. И если немцы или полицаи будут спрашивать, где мать, то говорить, что она пошла картошку покупать для посадки.
Следует особо отметить, что полицаи пронюхали о том, что дядя Ваня находится в партизанах, а заодно с ним и наш отец, и что мама является разведчицей и связной партизанского отряда, собирает и передает в отряд сведения обо всем, что творится в округе в ближайших селах. Знали, что полицаи, чтобы выслужиться перед немцами, сообщили им об этом, и что рано или поздно, за мамой и отцом придут полицаи и приведут немцев. Из немецких листовок знали, что немцы считают маму особо опасной бандиткой, и что за её голову назначено вознаграждение, которое не один раз повышалось.
Так продолжалось какое-то время напряженного и тревожного ожидания.
Потом, я помню, мамка сшила мне новую рубашку с коротким рукавом из своего старого платья. Зато для меня, я считал, она была как новая.
20 мая мы сидели за столом и завтракали чем Бог послал. Были я, бабушка, мама, тетя Нина, брат Виктор, сестренка Оксана, которая была ещё совсем грудничком, сидела в уголке на диване у дверей. Мама её кормила ещё грудью и, может быть, какую кашу приваривала, точно не помню. В окно смотрю – две машины подъезжают, битком набитые немцами. Я только успел сказать: «Мам, немцы!». Мамка бегом выскочила за двери во двор, в сад, и огородами, садами, через лужок убежала.
Немцы окружили всю нашу усадьбу, выставили везде солдат и начали допрашивать бабушку, тетю Нину и меня, повторяя: «Где Демьянов? Где Демьянова? Где Демьянов? Где Демьянова?». Хорошо, что мама успела убежать и немцы её не схватили.
Возглавлял немцев офицер. Погон у него был узкий и сверху похож был на пирожное, такое витое, заварное. На нем был мундир, ремень, пистолет, галифе, ботинки, а на голенях у него были краги кожаные от колен до ботинок. Уже потом я узнал, что он был из гестапо. Он взял меня за правую руку, и я взглянул на кисть его руки. Пальцы у него были холеные и с длинными ногтями. Он повел меня в сарай, повторяя: «Смотри, там есть Демьянов, Демьянова?». Я отвечал – «нет». Потом приказал мне идти в амбар, а сам стоит во дворе и все повторяет: «Смотри, там есть Демьянов, Демьянова?». Я все время отвечаю «нет». Потом подвел меня к погребу и приказал идти внутрь, а сам остался у входа. В погребе было темно и сыро. Он спрашивает, «Кто там есть?», я отвечаю – «никого». Он говорит – «Смотри лучше, кто в погребе есть?», я говорю – «никого нет». Он приказывает – «Иди сюда». Я вылез из погреба, он схватил меня за правую руку и повел к соседям – к тетке Висиле. Она как раз была во дворе. Он её спрашивает: «Где Демьянова?», а она отвечает, что откуда ей знать, сейчас такое время, может Демьянова ушла куда картошку покупать. «А Демьянов где?» - «А Демьянов бросил их и ушел куда-то, куда никто не знает». Тогда немецкий офицер опять схватил меня за руку и повел к соседям в сторону Химичевых. Мы перешли через ручей и подошли к их хате. До Химичевых в двух дворах никого не встретили, а у Химичевых на крыльце сидел сам дед Химич с бородой, с усами, на нем был картуз такой военный, дед ведь участником Первой Мировой войны был. Немец вместе со мной поднялся на крыльцо, поздоровался с дедом. По-русски немец говорил плохо, го понять его можно было. Офицер начал с дедом говорить, а тот ему что-то по-немецки ответил. Немец обрадовался, я это видел по лицу. В левой руке у немца была газета какая-то, и он дал её деду. Дед взял газету, поблагодарил немца, степенно так оторвал от этой газеты кусок, скрутил из неё козью ножку, насыпал табаку, прикурил от кресала. Немец у деда спрашивает: «Где Демьянова?» Дед и отвечает: «Да Демьяновой дома нет. Наверное, ушла картошку искать для посадки». Немец спрашивает: «А куда ушла?», а дед отвечает: «В Рышково». Немец переспрашивает, делая ударение на последний слог: «В Рышково?», что для нас было непривычно, но понятно. Немец спрашивает у деда дальше: «А где Демьянов?», а дед отвечает: «А Демьянов их бросил. Семья большая, кормит надо, а он не захотел, и ушел куда глаза глядят». После этого они ещё немного поговорили, немец попрощался с дедом и мы пошли назад. Только перешли ручей, немец опять схватил меня за руку и резко дернул так, что разорвал рубашку и требует: «Говори, где Демьянов, где Демьянова, иначе мы сейчас тебя начнем шомполами бить, и если это не поможет – то повесим или застрелим». А мне дядя Ваня говорил: «Юрик, если хоть и правду скажешь – немцы все равно тебя убьют: повесят или застрелят – одинаково, так что лучше не говори им правды, а как сказал первый раз, так на этом и нужно держаться». И я этому немецкому офицеру так и говорил: «Мамка ушла за картошкой в Рышково, а отец бросил нас».
Вернулись мы в нашу хату. Офицер, в присутствии солдат, в который уже раз принялся допрашивать бабушку и тетю Нину. «Где Демьянов? Где Демьянова?». Не получив нужного ответа, немцы на наших глазах жестоко избили бабушку и тетю Нину. Били в основном по голове, по лицу, по ушам, да так, что у тети Нины из ушей пошла кровь. У бабушки все лицо было в крови. Потом поволокли их на улицу, затолкали в машину и увезли. Бабушка не проронила ни слова, а тетя Нина кричала от боли.
Остался я дома один с братом и сестрой. Витя лежал на кровати и плакал, Ася в пеленках сидела в уголочке на диване около дверей и тоже плакала. Немцы уехали, и я начал приходить в себя. Начал успокаивать брата и сестру и думать, чем бы и как их покормить. Самому есть не хотелось. Из-за пережитого пропал аппетит. Корова и овцы были в стаде. По двору бегало несколько кур, которых не смогли поймать и увезти немцы. Я стал думать, что мне делать, как мне дальше быть одному, как говорится на хозяйстве, чем кормить оставшуюся нашу семью из трех человек, которые были мал мала меньше. Прошло какое-то время, может час, может три, захожу во вторую комнату хаты. Смотрю – на окне, которое было открыто, стоит кувшин с супом. Суп, ещё тепленький, был забелен молоком, а состоял он из картошки, воды и чуть-чуть молока. Взял я кувшин и пошел кормить Витю. Потом покормил Асю. Как покормил? Она ведь картошку не ела, маленькая совсем такая, так я ей Жижки от супа с ложки давал. Короче, мы этот кувшин опорожнили. Кто принес нам этот суп, мы тогда не знали. Никто не признавался, а мы лишний раз не спрашивали, лишь потом узнали, что суп приносила тетя Катя Беседина.
Вечером, когда пригоняют скот с пастбища, узнал, что корову нашу и овец прямо из стада забрали полицаи, так что после фашистского погрома в хате и во дворе стало совсем пусто. Видя наше бедственное положение и то, что мы – дети, остались без взрослых, сельчане помогали нам кто как мог. Во всяком случае, кое-каким питанием, хоть и тайком, но нас снабжали, за что им сердечная наша благодарность. А суп тот кажется до сих пор самым вкусным.
Да, а лошадь нашу по команде партизан еще раньше передали Воротынцевым, которых назначили на извоз немцам. И когда Григорий Воротынцев поехал однажды с извозом, вернулся без лошади. Где она осталась, сказать точно не могу. Скорее всего, у партизан.
Дело подошло к ночи. На мамкину постель положил Витю и Асю, с краю лег сам и заснул. Жили мы так несколько дней, может пять, может десять. Перебивались, питаясь тем, что кто-нибудь из сельчан приносил. И вот приходит как-то раз Фурсова Мария, говорит: «Ребята, что вы тут сами замучились совсем, пойдемте ко мне жить». Фурсова Ивана, её мужа, который до войны работал в колхозе трактористом, забрали сразу в Красную Армию. Остались она, сын её Виктор, 1930 года рождения и дочка Валентина, которая была на год или два моложе меня. Своих двое детей, и нас ещё забрала троих.
Так стали мы жить у Фурсовой Марии. Я не знал, оказывается, мама по ночам приходила и кормила грудью Асю, пока мы спали, и никто, кроме тетки Маруси её не видел. Покормит Асю – и уйдет. Так продолжалось где-то до середины июня. И вот, как-то ночью, на двух лошадях, запряженных в одну подводу, приехали отец, дядя Ваня и мамка с ними. И говорят: «Давай, Юрик, собирайся. Забираем тебя, Витю и Асю и поедем в партизанский отряд». А что нам собираться? Весь наш гардероб состоял из того, что было на нас. Вся посуда – это наши руки были. Сели на подводу и поехали в сторону Жидеевки. За плотиной нас ожидали семьи жидеевских партизан, которых, как и нас, решено было переправить в отряд.
Разместившись в темноте на подводах, мы тронулись в Бузский лес. Сколько мы проехали ночью, не знаю. Помню, что ехали тихо, колеса не скрипели. Видно их хорошо смазали. Через какое-то время подъехали к какому-то жилью и остановились у забора. После остановки и разведки двинулись дальше и к рассвету, приехали в лес, который назывался Пустошь Корень. В лесу остановились. Погода сначала была хорошая, но к вечеру пошел дождь. Партизанских семей оказалось три или четыре. Мужчины были с винтовками, а остальные – женщины и детвора. Здесь я и познакомился с Воробьёвыми: Андреем Антоновичем и его дочками – Валей, моей ровесницей, Галей, ровесницей Вити, и их мамой – тетей Фаей. Были и другие семьи. Мужчины сделали шалаш – навес от дождя. Комары, конечно, нас донимали нещадно.
Дней через пять, ночью запрягли лошадей и снова двинулись в путь. К рассвету, приехали в село Лужки. Впереди ехали Воробьёвы, затем – мы. Зашли в крайнюю хату, где уже была семья Воробьёвых. На столе стояло блюдце с земляникой. Хозяйка предложила нам с Витей ягоды, и мы, присев к столу, отведали сладкого угощения. Часа через два хозяйка говорит моей маме: «Ты забирай своих детей и уходи с нашей хаты. Не хочу, чтобы немцы вас застукали тут, потому что вас расстреляют, а заодно и нас повесят». Мама ей сказала: «Хорошо, я пойду искать, куда нам можно перебраться, а дети пусть побудут здесь». Мамка ушла, а вечером вернулась с дядей Ваней и забрали нас в другую хату. Воробьёвы остались. В другой хате мы пробыли дня два-три, потом мама сказала, что нас переведут в другое село.
Через какое-то время пришел дядя Ваня и сказал, что с жильем определились. Мы покинули Лужки и через три-четыре километра, перейдя по мостику речку, пришли в поселок Михайловский, где во второй хате с краю и поселились. Метрах в ста от хаты была дорога, которая вела в лес Опажье. Километра через полтора – два по дороге находился поселок Медовый.
В поселок Михайловский, где мы остановились, партизаны прислали нам лошадь. Это была обычная тяговая лошадь, что было тоже неплохим подспорьем. В поселок Михайловский, пока мы там жили, приходил к нам отец, который всегда был с винтовкой. Дядя Ваня приходил почаще и непременно всегда был с револьвером. Нас предупредили, что могут появиться немцы. И если они придут, то либо со стороны Медового, либо со стороны Лужков. В Михайловском поселке я познакомился с такими же ребятами, как я. Было нас таких ребят человек десять-пятнадцать. Надо сказать, что поселок Михайловский состоял где-то из пятидесяти хат. Справа от нас в хате жили женщина с сыном, которому было лет тринадцать-четырнадцать. Он был и постарше, ну и поздоровее, а отец его и старший брат, которому было семнадцать лет, были в партизанском отряде.
В этом поселке что ни хата – то в партизанах кто-то был. Куликовы там были, помню, - дедушка, бабушка и четверо или пятеро их дочерей. Дедушка делал лыжи партизанам, они стояли около хаты. Партизаны часто навещали поселок, они привозили жителям муку, чтобы те пекли им хлеб. Хлеб выпекали и сразу же отвозили в отряд.
Была там речка Черная, не глубокая и не широкая. У мостика через эту речку мы с местными пацанами купались. Так проходило время.
Ближе к осени, когда ещё по утрам бегали по росе босиком и ногам не было холодно, со стороны Медового прискакали пацаны, такие же как мы, (человек восемь-десять) и на ходу стали кричать: «Немцы, немцы в Медовом! Угоняйте лошадей». Мамка мне сказала: «А ну, сынок, давай на коня, и куда все, туда – и ты». Я вскочил на коня и давай догонять ребят, которые уже ускакали в лес в другом конце поселка. В лесу остановились, стреножили коней и стали думать, что же делать дальше. Местные ребята, которые знали здесь все тропинки, сказали, что немцы здесь нас могут прихлопнуть, поэтому надо перебираться через речку и скакать на Панинский поселок, который был километрах в двух левее от Михайловского посёлка. Мы так и сделали. Когда прискакали на Панинский поселок, нам деды сказали, что немцы и тут нас могут застать, поэтому нужно скакать в Лужки. Там нас встретили женщины, которые с тревогой сообщили, что там тоже небезопасно и посоветовали скрыться в оврагах. Между Михайловским поселком и Лужками были большие и глубокие овраги, где можно было спрятать лошадей и самим быть в относительной безопасности. Стреножив лошадей, собрались в кружок и стали ждать темноты. Глубоким вечером, один из ребят, кто постарше, пешком пошел в поселок Михайловский в разведку – узнать, есть ли в поселке немцы или нет. Ночью он вернулся и сказал, что немцев и полицаев в поселке нет, и мы вернулись в Михайловский по мостику через речку.
Так жили мы до глубокой осени. Отец и дядя Ваня изредка приходили к нам в поселок. И вот однажды они пришли хмурые, усталые и говорят, что немцы сосредоточивают силы, чтобы уничтожить партизан, что будет очень тяжело, предстоят тяжелые бои, поэтому неизвестно, что ждет нас в будущем.
По ночам уже были заморозки, и я сделал себе из досточек что-то наподобие сандалий, привязал их веревками к ногам, чтобы не мерзли ноги. Огороды уже были убраны, деревья сбросили листву.
Пацаны развлекались, как могли. Особой забавой было найти патрон какой-нибудь, бросить его в костер, чтобы услышать, как он разорвется. Такое занятие к добру, конечно, не могло привести, а к беде – очень быстро. Но что поделаешь. Это занятие было забавой почти у всех детей войны. И здесь случилось несчастье, обернувшееся трагедией. Соседскому парнишке лет 13-14 разорвавшимся патроном прострелило икру правой ноги навылет, и он лежал на кровати дома. Перевязки ему делала медсестра, которая приходила из партизанского отряда. Бинтов не было. Тряпки для перевязки мать парня стирала и сушила во дворе.
О начале боев, о которых предупреждали отец и дядя Ваня, мы узнали по все приближающейся стрельбе из винтовок, автоматов, пулеметов. Слышны были и разрывы артиллерийских снарядов, и грохот пушек. Стрельба то усиливалась, то стихала. Со временем, стрельба начала удаляться, а потом и совсем затихла. Партизаны уступили перед силами превосходящей регулярной армии немцев, уйдя в глубь лесов.
Поселок заняли так называемые украинские казаки. Верхом на лошадях, с карабинами советского образца, с левой стороны у них сабли висели. Командовали этими казаками немцы. Говорили по-русски и по-украински, хорошо понимая друг друга. Все они были молодыми, здоровые, веселые такие. По всей вероятности, это были предатели и дезертиры Красной Армии.
И вот эти украинские казаки, воевавшие на стороне немцев, начали обходить весь поселок. Увидев соседского парня, лежавшего с простреленной пулей ногой, они признали его партизанским разведчиком.
Я был во дворе, когда двое казаков с карабинами на плечах вывели этого парнишку и поволокли его в конец огорода к речке, так как на правую ногу он наступать не мог. Третий казак с карабином наперевес шел сзади. Мать этого парнишки бросалась все к сыну, но третий казак отгонял её и бил прикладом.
Подвели они парня в самый конец огорода и бросили лицом вниз. Эти двое казаков отошли от него, а третий подошел и выстрелил этому парню в затылок. Мать бросилась к сыну и зарыдала. Тогда тот же казак убил её, тоже выстрелив ей в затылок. К сожалению, я не помню их имен. Это жестокое убийство происходило на моих глазах. Видя весь ужас этой трагедии, я убежал в хату и рассказал всё маме. Она сказала: «Ты ж смотри, сынок, не выходи из хаты, а то, не дай Бог, и тебя они пристрелят там». А потом объявили по всему поселку, чтоб никто трое суток не подходил к убитым и не хоронил их. Казаки ходили по поселку и говорили, что они убили партизан – разведчика и связную отряда. Через трое суток деды поселка собрались, вырыли могилку одну на двоих у места расстрела, взяли из дома убитых одеяло, завернули в него мать и сына и похоронили. До сих пор не могу об этом спокойно вспоминать, перехватывает дыхание.
О дальнейшем пребывании в партизанском отряде и о возвращении в Громашовку после освобождения Михайловского района от немецких оккупантов, расскажу чуть позже. Конечно, что-то уже подзабыл, что-то вспомню потом, но отдельные моменты врезались в память навечно.
Я же, когда еду в «Музей-заповедник «Большой Дуб» или в Железногорск, и, проезжая в Михайловке мимо памятника Герою Советского Союза, партизанской разведчице Вале Дикановой из Веретенино, повешенной фашистами здесь на площади, всегда возвращаюсь к рассказам родителей и старшего брата о суровом военном времени и о том, что им пришлось пережить и вынести вместе с такими же героическими земляками, которые не сломились перед врагом, не дрогнули, не смалодушничали, а ушли в партизаны, чтобы воевать с врагом за свою землю, за свои убеждения, за будущее своих детей.
На выезде из Михайловки, там, где поворот на бывший пенькотрепальный завод, стоит в зелени скромный памятник матери, обнимающей сына – подростка в военной форме: в шинели, перетянутой ремнем, в сапогах и с погонами. На памятнике выбиты слова: «Человек! Мы хотим, чтоб с войною повенчан ты не был, чтобы кровь наша последнею кровью была».
Я представляю, что это стоят расстрелянные мать с сыном из поселка Михайловский, или наша мама со старшим братом – суворовцем Юрием, или многие другие матери со своими детьми, как вечное напоминание потомкам о тех, кому мы обязаны своей жизнью, о военном прошлом нашего края. Низкий им поклон и вечная память.
Семья Демьяновых.
1. Стоят:
-Черноножкина (Кичигина) Нина Васильевна;
-Демьянов Юрий Васильевич.
2. Сидят (слева направо):
-Демьянова Александра Васильевна;
-Кичигина Елена Евстафьевна;
-Демьянов Василий Павлович.
3. Дети (слева направо):
-Демьянов Геннадий Васильевич;
-Демьянова Эмилия Васильевна;
-Демьянов Виктор Васильевич;
-Демьянова Оксана Васильевна.
Фото 1946г.